Харпер родился гармошку держа в губах, Харпер дудел фолк, черный блюз и джаз, Слушатели вокруг все восклицали: - Ах! Слушатели вокруг все говорили: - Ас!
Ноту любую брал он, до, или скажем соль, Долго играл, или совсем немного, Все кто вокруг, слышали шум лесов, Шелест воды водопадов, дыханье Бога,
Харпер играл и в мир приходил рассвет, Харпер играл и звезды мерцали возле, Харпер играл так, словно знал ответ, Кто мы, откуда, что с нами будет после?
Смерть навсегда, новая ипостась? Темный тоннель, где пустота и страшно? Если звучали фолк, черный блюз и джаз, Это не важно было, уже не важно...
Человек выбирает место, возводит дом, заполняет любимой, котятами и детьми, и уже не грустно при виде тьмы, как бывало до.
Нарезает сыр, наливает бокал вина, у окна садится, мечтает свою мечту, на черничном небе желток-луна, промеж туч.
А спустя немного по-новой рассвет печёт, по рецепту солнца, малиновое суфле, спят коты и дети обнявшись по всей земле и к плечу плечо.
Спят коты и дети, им снится, что снова март, и на крыше можно, безумный давать концерт. даже если путь проходит сквозь снежный мрак все равно встречает весна в конце.
Человек не спит, он снова жалеет спать, потому что жизнь проносится всё быстрей, день за днём, она никогда не бывает вспять, каждый сон - это минус треть.
У окна сидит, допивает восьмой бокал, мысль становится ощутима, тело теряет вес, и ему сигналят созвездья сквозь облака, если счастье есть, то это оно и есть.
Однажды, когда ты видишь конец пути, что каждый уходит - отныне уже не тайна, а мир остается, словно и был таким, в котором и звезды-небесные мотыльки, сгорают, до светлого времени суток не долетая.
Однажды, когда ты больше не слышишь нот, ведь все что могло, в тебе уже прозвучало, когда тишина снаружи и изнутри, когда ты один подолгу не спишь ночами.
-Эй, кто здесь, постой, я знаю тебя, отчаянье, -Эй кто-нибудь там, верните хотя бы ритм...
Однажды, когда над разорванной тканью сна, -Спасибо, привстав на локте, во тьму произносишь -Отче, за время любви, пусть оно и короче нас, за все что впервые бывает в последний раз, что смерть - это ночь. Пусть она и длиннее ночи.
Такие пуховые в небе пасутся тучки, такую веселую бомбу взрывает зелень, что веришь - в грядущем случается только лучшее, что кажется сном, когда человек идущий, по этой земле, вдруг делает шаг под землю
На коже травы раны алые земляники, как просто уходят, кто были незаменимы...
Очнется один, во тьме бесконечно длинной, преграду холодную всюду встречают руки, по крыше цветочной стучат приглушенно ливни, в его волосах коренья и комья глины,
и черным зерном рассыпаны по долине, стихают шаги, заходившей сюда старухи.
*** Куриная слепота желтевшая вдоль забора, шмель, тубой гудящий, над листьями мать-и-мачех, у дудника стебли, как полные нот гобои, в полуденном солнце... затем пустота, куда все исчезло, должно быть забрал с собою, по этой траве прошедший когда-то мальчик
Туда, где `прощай`, `теперь никогда` и `поздно` не части пока, его повседневной речи, луга накрывает густой перегретый воздух, в зеленой нирване беззвучно висят стрекозы и детские сны, упавшей реснички легче
Туда, где родные рядом, никто не умер все вместе выходят в безбрежный июльский полдень как тени плывут, пропадают в цветочном шуме он смотрит им вслед, он лиц их уже не помнит.
*** Солнце лопнувшей дыней, в протоках ветра течет через зуд мушиный в каждой капле июля, теплой, тяжелой радугой оживая и целует, целует ушедших, как птицу в полете смерть, невеста - несбывшегося мужчину, ни на миг прощальных объятий не разжимая.
В верхней колбе мира мгла и еще раз мгла в нижней колбе белым-бело, заметают меня секунды облака раздвигает луна, раздевается догола вся в тату, словно спина якудзы...
Под ногами скрипит зима как дощатый мост надвигается полночь, время неспелых звёзд
Воскрешаю близких сквозь памяти донной муть -чем дышали, куда стремились, чего хотели... на случайных, кратких каких-нибудь пять минут покидаю тьму и вновь обретаю тьму, привыкая - за каждой любовью в итоге стоит потеря
Назови мне причину жить вопрос обращаю вверх но ни слова, ни знака хотя бы, на тусклой латуни диска -только снег, помолчав, сам себе отвечаю - смерть и еще помолчав говорю: -Хорошо, так и быть, сгодится
Воображение в вечер обмакни, малюй каналов неживую воду, роняют одуванчики - огни, тумана пух на плечи пешеходов, дрожит над каждым мокрый, желтый нимб...
Летят по ветру света семена, но раньше марта ждать не стоит всходы, дитем во чреве дрогнула зима, колени раздвигает осень-мать, отходят у неё обильно воды.
Предчувствуя - теперь их стало две, от схваток осень начинает биться, и ждет когда появится на свет её холодноликая убийца.
Но нет в глазах роженицы тоски, ей ведомо - всему приходят сроки, мелькает снег, деревья, новостройки, летит к больнице желтое такси.
Там в день тридцатый - хмурый акушер, её умело пользует в родильном, предвидя немиуемую гибель, беседует с ней скоро о душе...
А в полночь, подсветив рабочий стол, склонясь над кипой пожелтевших метрик, свидетельствует наступление смерти, записывая имя и число.
